Путевые заметки

Туризм: страны и города

современная культура россии

Социология культуры

л.г. ионин
КУЛЬТУРА НА ПЕРЕЛОМЕ (МЕХАНИЗМЫ И НАПРАВЛЕНИЕ
СОВРЕМЕННОГО КУЛЬТУРНОГО РАЗВИТИЯ В РОССИИ)
ИОНИН Леонид Григорьевич — доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник
Института социологии РАН.
Социоструктурные и административные системы России сегодня рушатся, вместе с
ними гибнут складывавшиеся десятилетиями традиции, верования, идеологии,
жизненные стили и формы. Трансформируются структуры престижа, складываются
особые идеологические элиты, старые общественно-культурные идентификации
уступают место совершенно новым. На первый взгляд все это производит
впечатление полного хаоса и распада. Однако при более внимательном наблюдении в
этом кажущемся безумии усматривается своя логика. В дальнейшем мы попытаемся
раскрыть эту логику, понимаемую как движение от моностилистической к поли-
стилистической культуре, выявить некоторые важные его механизмы, а также
возможные результаты и последствия для социума. Закономерности такого перехода,
хотя и прослеживаются здесь на отечественном материале, имеют, с нашей точки
зрения, универсальный характер и обнаруживают себя в культурной истории любого
общества.
I
Что такое моностилистическая культура? Для ее характеристики обратимся к идее
репрезентативной культуры, систематически развитой Ф. Тенбруком: «Культура
представляет собой общественное явление постольку, поскольку она является
репрезентативной культурой, т.е. вырабатывает идеи, значения и ценности, которые
действуют в силу их фактического признания. Она охватывает, следовательно,
убеждения, оценки, картины мира, идеи и идеологии, которые воздействуют на
социальное поведение в той мере, в какой члены общества либо активно их разде-
ляют, либо пассивно признают» [1]. Истории известно множество культурных систем,
представляющих собой всеобъемлющую схему интерпретации феноменов, актуально
происходящих или потенциально возможных в обществе, «репрезентируемом» ими.
Эти культурные системы не просто служат инструментом истолкования феноменов,
но как бы и определяют форму и способ их существования: они исключают одни
феномены из поля зрения членов общества как неаутентичные с позиции данной
культуры, в отношение других выполняют работу по упрощению и «адаптации»,
чтобы сделать понятными для всех. Это относится не только к явлениям, настоящего,
но и возможного будущего, а также прошлого. В общем, они служат определенной
схемой восприятия всех событий и фактов человеческой истории и одновременно
орудием легитимизации принятого социального порядка.
Таковыми были репрезентативные культуры Древнего Египта, восточных диспо-
тии, эти черты проявлялись и в культурных системах средневековой Европы. Тако-
выми являлись (и являются) культурные системы теократических, в частности, совре-
менных фундаменталистских государств.
Если попытаться выделить главные характеристики этих культурных систем, то в
первую очередь бросается в глаза наличие специализированной группы создателей
культуры, или культурных экспертов, занимающих высокое место в социетальной
иерархии. В «примитивных» или древних культурах это были шаманы или маги, затем
им на смену пришли священники, позже — идеологи. По мерс эволюции культуры и
смены доминирующих мировоззрений менялись характеристики групп, стоящих на
вершине культурной иерархии и вырабатывающих схемы и правила культурных
интерпретаций, обязательные для «нижележащих» уровней, но сама иерархическая
структура оставалась неизменной. Особенно ярко эта преемственность проявлялась в
Советском Союзе, где партийные идеологи и бюрократы из министерства культуры
при помощи государственных и общественных организаций регулировали и
регламентировали культурную жизнь общества вплоть до мельчайших повседневных
деталей.
Другой специфический признак - определенный порядок реализации культурных
явлений в пространстве и времени согласно нормам доминирующего мировоззрения.
Всегда налицо специальные дни и специальные места для манифестаций, демонстра-
ций, карнавалов. Текущая культурная активность, в свою очередь, локализуется в
храмах и иных священных зданиях, в театрах, концертных залах, публичных местах,
создаваемых специально для культурных целей. В СССР эту роль играли и в нынеш-
ней России продолжают играть Дома и Дворцы культуры, предоставляющие граж-
данам пресловутый набор возможностей удовлетворения культурных потребностей.
С этой чертой неразрывно связана еще одна: строгая канонизация жанров и стилей
культурной деятельности. Она неизменно осуществлялась и в предшествующие столе-
тия. В советское время требования стали более жесткими. Если, например, группа
людей принимала решение организовать кружок для изучения иностранного языка
или поэзии, ее члены немедленно становились объектом внимания тайной полиции. В
своих занятиях они не имели права касаться философских или религиозных тем; это
интерпретировалось как попытка подрыва господствующей идеологии. Организо-
вывать такой кружок следовало в Доме культуры; когда он собирался по месту
жительства одного из участников, это было уже подозрительно. Изучать, например,
марксизм, можно было в вузе или в каком-нибудь из множества вечерних универ-
ситетов. Самостоятельное его изучение группой интересующихся отождествлялось с
подрывной деятельностью.
Чистота жанра в официальных культурных мероприятиях также четко соблюда-
лась. Были, конечно, случаи смешения жанров и стилей. Особенно это касается пер-
вых послереволюционных лет, как, впрочем, и некоторых этапов дальнейшей истории
советского общества. Например, массовые театральные действия на площадях
городов. С. Эйзенштейн в 1927 г. «реконструировал» при помощи тысяч испол-
нителей, большинство из которых были рабочими ленинградских заводов, штурм
Зимнего дворца в Петрограде. Мероприятие было связано с празднованием 10-летия
Октябрьской революции. В начале 60-х годов стали популярными выступления
поэтов — Е. Евтушенко, А. Вознесенского и других — на больших стадионах и в
гигантских концертных залах с чтением стихов гражданского содержания. Эти
особенные — синтетические — представления были тесно связаны с духом своего
времени, когда официальная идеология оказывалась несколько ослабленной: в случае
Эйзенштейна это был период господства новой экономической политики, в случае
поэтических концертов — период разоблачения Н. Хрущевым преступлений сталин-
ского режима. В нормальном же состоянии, в стабильный период, моностилисти-
ческая культура строго регулирует жанры и стили как художественного творчества,
так и любой культурной деятельности. Пьесы играют в театрах. Стадионы
предназначены для спортивных состязаний. Улицы — дабы ходить и ездить по ним, а
уж никак не для того чтобы играть на флейте на углу. Музеи — для информации и
прославлении нашего прошлого.
Разумеется, тремя вышеназванными не исчерпываются характеристики моности-
листической культуры. Ю. Лотман и Б. Успенский систематизировали представления
о двух типах художественных стилей: чистом и синкретическом [2]. Разработанный
ими список специфических черт чистого стиля можно с некоторыми изменениями и
уточнениями применить к моностилистической культуре. Вот они:
— иерархия способов репрезентации господствующего мировоззрения (к примеру,
партийный съезд как репрезентация стоит несравненно выше романа, написанного в
духе социалистического реализма) и творцов культуры или культурных экспертов;
— канонизация форм культурных репрезентаций;
— упорядоченность культурной деятельности в пространственно-временном отно-
шении;
— тотализация культуры, стремящейся стать универсальной интерпретационной
схемой, исчерпывающе объясняющей и толкующей человеческую культуру вообще;
— исключение «чуждых» культурных элементов;
—упрощение посредством собственных терминов сложного социокультурного
целого, сведение его к простому и хорошо знакомому материалу;
— официальный консенсус, демонстративно провозглашающий единство восприя-
тия и приемов интерпретации культурных феноменов;
— позитивность, подразумевающая ориентацию на статус-кво и легитимирующая
направленность культуры;
— телеология, постулирующая предустановленные общественные цели, что
делает возможной их «трансляцию» в частные жизненные устремления каждого
конкретного человека.
Эта система категорий применяется не только для анализа общей культурной си-
туации, но и используется, скажем, в организации плановой экономики как культур-
ного феномена. При этом культурные факторы сплошь и рядом оказываются сильнее
сугубо хозяйственной целесообразности, в результате чего экономика становится
жертвой моностилистической культуры со всеми вытекающими отсюда печальными
последствиями. Еще более явно ее логика воплощается в политической сфере. Кате-
гории моностилистической культуры играли определяющую роль во всей практи-
ческой политике Страны Советов. Вот почему трансформация этих категорий может
во многом объяснить направление и перспективы сегодняшних социокультурных
изменений в России.
II
Прежде чем перейти к осмыслению динамики процессов, попробуем, опираясь на
упоминавшуюся модель Ю. Лотмана и Б. Успенского, теперь уже с помощью сформу-
лированной ими характеристики выразительных элементов синкретического стиля,
определить особенности полистилистического типа культуры.
Деиерархизация. Она важна в нескольких отношениях. Во-первых, как отсутствие
иерархии экспрессивных средств культуры. Во-вторых, как неприятие сакрального
доктринального ядра, очерчивающего некую священную, «неприкасаемую», не под-
лежащую анализу и критике жизненную сферу, определяющую степень сакральности
других сфер и служащую критерием оценки любых социокультурных факторов и
явлений. В-третьих, как отказ от особо отличаемой группы бюрократов, экспертов
или же творцов культуры, стоящих на вершине культурной иерархии.
С подобной ситуацией, с деиерархизированным образом культуры мы имеем дело в
сегодняшней России. Министерство культуры,правда,существует, но у него нет сил
не то что для диктата, но и вообще для сколько-нибудь заметного влияния на культур-
ные процессы. Сложился и складывается целый ряд новых культурных инстанций
(разного рода фонды, союзы, коммерческие организации), на основе которых
возникли неведомые ранее констелляции действий, независимые от культурной
бюрократии. Конечно, в каждой из них имеются свои иерархии разного рода, как
формально-административного, так и неформально-творческого толка. Но это уже
другая история. Универсальная же культурная иерархия отсутствует. Такая ситуация
складывается и в идеологии, политике, экономике, практически она свойственна всем
сторонам общественного бытия.
Деканонизация, означающая исчезновение, либо ослабление жанровых и стилисти-
ческих норм, смешение жанров и стилей.
Неупорядоченность. Речь идет о нарушении пространственно-временного порядка
реализации культурных явлений: представления начинаются в «неурочное» время
(сам этот временной сдвиг понимается как один из выразительных элементов
действа), в театре сцена и зрительный зал меняются местами, в обыденной
повседневности стирается (в прошедшие времена четко фиксируемое) различие между
жилым помещением и офисом, театральные, концертные и прочие труппы выходят на
улицы, сами улицы (например, Арбат в Москве) начинают восприниматься как
художественный феномен, театр под открытым небом, и посещаются именно с целью
получения эстетических впечатлений.
Детотализация, которая лишает культуру какого-либо видимого, воспринимае-
мого единства.
Включение. Для полистилистической культуры оно также характерно, как исклю-
чение для культуры моностилистической. Это означает максимум культурной терпи-
мости. Любые темы и сюжеты актуально либо потенциально включаются в культуру.
Начинают взаимодействовать совершенно различные системы знаков и символов.
Некоторые символы постоянно «путешествуют» из одной системы в другую. Это ясно
видно на примере работ художников соцарта, использующих традиционную симво-
лику в новых, неканонических контекстах. Нынешние поп-арт, рок-арт и иные совре-
менные направления, так же, как и формирующиеся идеологические и политические
стили, обращаются к символическим содержаниям, почерпнутым из самых разных,
нередко даже несовместимых традиций. Р. Лахман называет такого рода взаимо-
действие знакомых систем семантическим промискуитетом [3].
Диверсификация, предполагающая разностороннее развитие, когда возникают и
складываются все более сложные системы взаимодействия традиций, культурных сти-
лей, образов жизни, часто внутренне не связанных друг с другом.
Эзотеричность. Тенденция к эзотерике приходит на месте характерного для моно-
стилистической культуры официального консенсуса. Появляются эзотерические
группы с собственной сакральной доктриной, собственным сакральным сознанием, со
своей символикой, своей внутренней иерархией.
Негативность. Отрицание или равнодушное непризнание существующего со-
циально-культурного порядка занимает место позитивного отношения к нему,
характерного для моностилистической культуры.
Ателеология. Возникновение новых культурных форм и стилей часто сопровож-
дается отказом признавать какую-либо цель развития культуры, общества, цель жиз-
ни, человеческого существования вообще.
Этот набор категорий позволяет схватить ситуацию в ее типических характери-
стиках, это идеальнотипическая конструкция полистилистической культуры. Реаль-
ность, понятно, сложнее, чем идеальная конструкция. В реальности элементы поли-
стилистической и моностилистической культур сосуществуют, старые структуры и
символические системы живут, но лишены монополии на репрезентацию социо-
культурного целого и входят в нынешнюю реальность на правах одного из многих
возможных стилей культуры. В то же самое время на поверхность всплывают десятки
и сотни новых или просто забытых жизненных форм и культурных стилей. В целом
эта обстановка может быть охарактеризована как переход от моностилистической к
стабильной полистилистической культурной организации.
Поставим в данной связи два естественных вопроса. Откуда берутся эти новые для
нашей действительности культурные формы? Каковы механизмы их возникновения и
стабилизации?
Что касается ответа на первый вопрос, то, безусловно, говорить о едином источни-
ке невозможно. Новые стили и формы приходят к нам буквально отовсюду: с Запада
и Востока, из разных временных слоев — недавнего прошлого и глубокой древности.
Многие традиции поставляют культуры западного индустриального и постиндустри-
ального мира — от либеральной демократии до либертарианства и идеологий сек-
суальных меньшинств. Йога, буддизм, индуизм, кришнаизм, различные школы вос-
точных единоборств с соответствующим доктринальным содержанием — все это
становится интегральной частью современной отечественной культуры. Еще один
важный источник — наш собственный исторический опыт: возрождается православие
с его богатейшим культурным багажом, часто отождествляемым с русской культурой
как таковой, все настойчивее заявляет о себе монархизм как своеобразный поли-
тический стиль; либералы и социал-демократы отыскивают свои корни не только на
Западе, но и в дооктябрьской эпохе, националистическое движение «Память»
усваивает частично идеологию дореволюционной «черной сотни». Этот перечень
можно продолжать долго. Не меньшую роль играют и традиции, сформировавшиеся в
более близком прошлом: политический стиль большевиков в период до завоевания
государственной власти активно перенимают новейшие коммунистические партии.
Вообще большевизм, не как эксплицитная политическая идеология, а, скорее,
как образ мышления и стиль политики очень сильно воздействует на современную
жизнь.
Здесь мы перейдем ко второму из поставленных выше вопросов: какова "механика"
утверждения новых культурных форм? По сути новой явилась лишь сама возмож-
ность их публичной презентации. И, естественно, именно на этом сосредоточилось
главное внимание общественности. В результате оказалось так, что внешняя,
прсзентативная сторона возрождаемых культурных стилей стала весомее внутренней,
теоретической, концептуальной. Она же получила и наибольшую привлекательность
при вербовке новых сторонников. Так, резкое увеличение численности российских
кришнаитов объясняется, пожалуй, не столько глубиной и совершенством моральной
доктрины, сколько театрализованными шествиями в розовых одеждах, с флагами и
пением гимнов по городским улицам. Точно также монархисты увеличивают ряды
своих приверженцев не в силу притягательности политической теории (она у них если
и есть, то в самом примитивном, неразработанном виде), а но причине торжественных
молебнов и подчеркнуто щегольского ношения формы царских офицеров. Распад
моностилистической культуры привел к разрушению традиционных систем лично-
стных идентификаций. Многочисленные нарождающиеся формы и традиции предла-
гают альтернативные возможности идентификаций. Презентационная оболочка
обретает важнейшее значение: знаки идентификации для людей, ищущих новые связи
с жизнью взамен утраченных, являются словно бы обещанием быстрого выхода из
нынешнего неустойчивого положения. И они надевают розовые одежды кришнаитов,
русскую офицерскую форму, раскрашиваются под панков, зачастую не имея пред-
ставления о самих доктринах, обусловливающих эти внешние атрибуты.
Итак, основой становления новых культурных форм оказывается инсценирование.
Первостепенное значение приобретают реквизит и костюмы. Роли черпаются из
наследия той или иной инсценируемой традиции. Люди ведут себя как актеры на сцене
и живут не своей собственной жизнью. Но одновременно продолжается и их
собственная будничная жизнь: они трудятся, любят, растят детей. Причем не
перестают выступать в испостасях, диктуемых традицией, и таким путем происходит
стализация повседневности. Так постепенно складываются дифференцированные
жизненные и культурные стили [4].
Особенно ярко инсценированный характер современных культурных стилей дает о
себе знать в области политики. В стране свыше пятидесяти политических партий,
многие из которых отмечены своим отчетливым политическим стилем: стиль так
называемых прямых действий («Демократический Союз», «Память»), массово-
популистский стиль («Демократическая Россия», новые коммунистические партии и
движения), традиционный парламентский стиль (социал-демократы) и т.д. Все они
воспринимают (и презентируют) себя как часть той или иной политической традиции:
либеральной, социал-демократической, коммунистической, анархистской, христиан-
ской. И при этом различия между партиями, движениями лишь стилистические.
Программы как правило выглядят одинаково — демократическими в самом общем
понимании. У них нет опоры на конкретные социальные слои. Члены большинства
партий рекрутируются почти исключительно из интеллигенции. Нередко приходится
наблюдать произвольную смену стилей, политическую и стилистическую пере-
идентификацию не только рядовых партийцев, но и лидеров. Все это, думается,
свидетельствует, во-первых, о том, что политическая жизнь носит пока что инсце-
нировочный (нефундаментальный) характер, и, во-вторых, о том, что инсценируемые
политические стили еще не обрели устойчивости, необходимой для нормального
функционирования полистилистической культуры.
То, что происходит в политике, симптоматично для социокультурной ситуации в
целом. У нас сейчас незаметно сколько-нибудь стабильных связей между различными
культурными стилями, между стилями и личностями, между групповыми стилями и
групповыми интересами, между глубинными побуждениями личностей, групп и их
выражением в культурных стилях. Вот почему существен вопрос: а что впере-
ди, реальны ли надежды на формирование стабильной полистилистичсскои культу
ры?
III
Подобно плюралистической демократии, полистилистическая культура, чтобы
быть претворенной в действительность, требует наличия таких предпосылок как
терпимость граждан по отношению к новым и чуждым стилям и формам, готовность
жить в достаточно сложной полистилистической среде, осуществления формальных (в
том числе законодательно утвержденных) правил взаимодействия различных культур,
традиций в нормальном контексте социальной жизни.
Наше предшествующее культурное законодательство создавалось исходя из по-
требностей моностилисгической официальной культуры. Оттого настоящие попытки
развертывания многообразия стилей и форм сталкиваются с устаревшими нормами и
предписаниями, остро ощущается правовой вакуум. Надо ли говорить, что это ведет к
произволу чиновников: все решают деньги, политические предпочтения. Насущные
же нужды культурного развития отходят на второй план.
Вместе с тем необходимо подчеркнуть — развитие к политической культуре в
переходный период таит в себе опасные тенденции будущего культурного фунда-
ментализма.
Немного о фундаментализме вообще и о культурном фундаментализме в
частности. Само понятие возникло в связи с предпринятым в США в конце минувшего
века изданием морально-теологического трактата «The Fundamentals of Christian Faith»
(«Основания христианской веры»). Множество членов христианских сект и дено-
минаций восприняли его как прямое руководство но ведению частной и публичной
жизни. С тех пор фундаментализм оказывает огромное влияние на нравственный
климат, жизненные стили главной цитадели капитализма и полистилистической
культуры. Другой известный пример — исламский фундаментализм в мусульманских
странах как религиозно-политическое движение, ставящее своей целью форми-
рование теократического государства. Американские фундаменталисты достигли
частичного успеха, иранские — полного. В Иране доктрина, поведенческие нормы и
моральные принципы ислама не просто влиятельны, они целиком определяют и
регулируют общественную и личную жизнедеятельность. Иран в отличие от США
считается образцом моностилистической культурной организации.
Однако вернемся в Россию. Насколько сейчас тут серьезна опасность «фундамен-
тализации», то есть безраздельного установления моностилистической культуры?
Присмотримся к тому, как происходит инсценирование новых культурных стилей.
Возьмем, например, стиль хиппи, пли «русский» стиль, присущий движению «Память»,
монархистам, другим националистическим группам. Утверждение этих стилей с
необходимостью предполагает ряд шагов. П е р в ы й — определение доктриналь-
ного ядра (скажем, идеи великого предназначения Российской державы, выраженной
в исторических или публицистических трудах; в случае хиппи писаная доктрина или
формальное учение не обязательны, достаточно набора максима типа «Все люди —
братья»); вт о р о й — выработка соответствующего морально-эмоционального
настроя (у хиппи это специфически гедонистический образ чувствования, у наших
носителей националистических воззрений — отражение того, что русские литераторы
и философы писали о чертах русского характера, русской души); т р е т и й —
усвоение поведенческого кода и символики одежды; ч е т в е р т ы й — обеспечение
лингвистической компетенции (у хиппи — своеобразный международный жаргон, у
отечественных сторонников сохранения ортодоксии — архаизированный, «солжени-
цынский» стиль); и я т ы й — приспособление к мизансценам, где происходит пре-
зентация избранного культурного или жизненного стиля (у хиппи — вокзалы, цент-
ральные улицы и площади больших городов, у «русских» — православные храмы и
большие общественные здания). Все это — логически необходимые шаги, в реальной
истории инсценирования их последовательность имеет, скорее, обратный характер.
На первых этапах инсценирования новичок чувствует себя отчужденным от роли.
Но чем дальше, тем полнее он идентифицирует себя с ролью, которую исполняет.
«Быть хиппи» или «быть русским» — это уже не игра, а реальная жизнь. Новый обра-
щенный научается исключать других людей и другие жизненные стили из своей
среды и этим достигает значительного упрощения своего бытия и своего мировоз-
зрения, делая их более последовательными. Логическая граница этого процесса —
канонизация жизни, тотализация редуцированного образа мира благодаря дальней-
шему исключению неаутентичных элементов, формирование официального группо-
вого консенсуса. Все это типичный путь конструирования культурного фундамен-
тализма как стиля с его специфической доктриной, чувствами, нормами, опытом.
Легко заметить, что, анализируя процесс фундаментализации культурного стиля,
мы упустили из виду такие важные категории моностилистической культуры как
иерархия и телеология. Дело в том, что соответствующая этим категориям практика
свойственна далеко не всякому «фундаментализирующему» процессу. В частности,
она не предусматривается доктриной и традицией хиппи. И, напротив, пронизывает
русскую национальную традицию, как, кстати, и любую националистическую. В чисто
формальном плане для этого процесса не имеет значения содержание традиции,
лежащей в ее основе доктрины. А вот с точки зрения социальных последствий раз-
вертывания фундаменталистских установок доктрина и традиция приобретают гром-
кое звучание. Ведь в националистической, религиозной или коммунистической тра-
дициях иерархия и телеология служат неотъемлемой частью аутентичной жизни и,
следовательно, неотьемлемым элементом ее инсценирования. Более того, аутентич-
ная реставрация этих культурных и жизненных стилей обычно предполагает их
экспансию. Идеологию хиппи нельзя отнести к экспансионистской. Хиппи стремится
тотализировать собственную жизнь и собственный опыт и только в силу этого входит
в свою группу, вливается в свою Gеmeinschaft. Но Gеmeinschaft «русских» — это, по
определению, все русские. Gеmeinschaft православных верующих — это также все
русские, православный народ. Gеmeinschaft коммунистических верующих — это
потенциально все человечество. Почти то же самое можно сказать и об исламском
фундаментализме. Поэтому нас не пугает фундаментализм хиппи, но мы боимся
коммунистического, исламского, всякого другого национального и религиозного
фундаментализма.
Ключевым в этих рассуждениях является слово «тотализация» — тоталbзация
мировоззрения и жизненного уклада. Чисто логически пределы возможной тотали-
зации всегда фиксируются «изнутри», они заложены в самом содержании доктрины и
традиции, представляющих тот или иной культурный стиль. Каждый культурный
стиль в процессе инсценирования движется к этому пределу, т.е. к фундамента-
лизации, к формированию моностилистической культуры. Но только некоторые из
этих стилей располагают экспансионистским потенциалом, представляют собой
угрозу как политической демократии, так и полистилистической культуре вообще.
История свидетельствует, что реализация установок фундаменталистов в государ-
ственном масштабе связана с массовыми социальными движениями. Крупнейшие
тоталитарные режимы, базирующиеся на моностилистической культуре — сталин-
ская империя и нацистская Германия, — возникли па волне социальных движений
фундаменталистского толка. Такие движения (коммунистические, националистиче-
ские, профашистские) хорошо знакомы нам и сегодня, в последнее время они весьма
активизировались, довольно тесно взаимодействуя.
Известно, что фундаменталистские процессы крепнут как раз в переходные момен-
ты — пору разложения моностилистической и формирования полистилистической
культуры Во времена, трудные для человека, теряющего жизненные ориентиры, они
предоставляют легчайшие возможности культурной идентификации и, тем самым,
обретения твердой почвы под ногами. Именно такая ситуация сложилась в нынешней
России. Если добавить к этому неразработанность правовой базы культурных взаимо-
действий и отсутствие прочных общественных навыков толерантности, то шансы
фундаменталистических течений можно счесть, к сожалению, благоприятными.